В первый раз я приехала в Молдову в 2007 году, ничего о ней не зная, чтобы навестить подругу на пару дней. Во второй раз — уже немного более подготовленной: я узнала, например, что очень многие жители Молдовы работают за границей. Как раз тогда я писала бакалаврскую работу о женщинах, которые вынуждены уезжать на заработки и оставлять своих детей. Фокус был именно на детях, и я провела здесь несколько интервью, общалась с детьми и их родственниками. После этого я много раз уезжала и возвращалась в Молдову, а в 2010-2012 годах прожила здесь почти год. После этого возвращалась уже для того, чтобы навестить друзей, подучить русский язык, потому что румынский уже довольно неплохо знала.

Как-то я попыталась закупиться на базаре, говоря только по-русски. И нельзя сказать, чтобы окружающие были этому рады. Одна женщина наорала на меня: «Почему ты говоришь по-русски?». Я ответила ей, что знаю румынский и учу русский. Потом мы поговорили по-румынски, и она внезапно стала очень дружелюбной. Мол, «хорошая девочка, молодец». Такой был забавный опыт.

Люди из таких развитых стран, как Германия, не понимают, насколько легка наша жизнь. Мы много жалуемся. А тут — приезжаешь в Молдову и видишь, что проблем намного больше. И никто не жалуется, все стараются найти решения. Люди гораздо охотней друг другу помогают. Гораздо гостеприимней. Я чувствовала себя в Молдове более welcomed, чем дома. Мне нравились и многие мелочи. В Германии все очень упорядоченно, а в Кишиневе — странная система с билетами в общественном транспорте, безумные маршрутки: не знаешь, приедет она или нет. Я обожала рынки. Казалось, что все так хорошо ко мне относятся, потому что я иностранка. Со временем я стала достаточно хорошо говорить по-румынски, так, что меня принимали за местную. И все равно все было замечательно.

Живя в Молдове, я работала в приюте для жертв трафика и домашнего насилия. У нас была замечательная команда: женщины и один мужчина. Он, конечно, был главным. Мне казалось это странным: в приюте, где, в основном, женщины, руководит мужчина, а все остальные работники — женщины. Иерархия чувствовалась очень сильно.

У него было много представлений и ожиданий на счет того, как женщина должна выглядеть, как она должна одеваться. У меня тогда была очень короткая стрижка, и это стало целой историей. Меня постоянно спрашивали: «Почему ты не хочешь выглядеть красивее?». Как будто выглядеть красиво и радовать кого-то внешним видом — моя обязанность. Но мне было комфортно именно так: у меня была короткая стрижка, я не брила волосы на ногах и ездила по городу на горном велосипеде. У окружающих это часто вызывало недоумение.

В Германии, если ты эмансипированная женщина, ты устраиваешься на работу и работаешь. Но для многих женщин из Молдовы — это не результат выбора. Они вынуждены работать, и часто не на одной, а на нескольких работах, чтобы прокормить семью и детей. Это нужно делать, помимо домашней работы, для которой немцы часто нанимают женщин из Восточной Европы. Поэтому я очень уважаю женщин, живущих в этом регионе. Им нужно справляться с большим числом задач. И это совершенно другое понимание того, что значит быть «сильной женщиной». Совмещение работы для заработка и работы по дому и уходу за ребенком кажется многим естественным. Если это естественно, то это должно быть естественно для обеих сторон — и женщин, и мужчин.

Я много спорила со своими коллегами о том, как женщина должна выглядеть, что делать. И должна ли что-то вообще. У меня не было ни тогда, ни сейчас планов выйти замуж и родить детей. Мне 30 лет, я строю свою академическую карьеру и не планирую в ближайшее время обзаводиться семьей. В Молдове меня часто об этом спрашивали. Многим казалось, что я выбрала такую жизнь потому, что не могу никого себе найти. Но дело в том, что я и не ищу. Кроме того, я встречаюсь не только с мужчинами, но и с женщинами. Так что «мужчиной моей жизни» может стать женщина моей жизни. Кто знает.

Когда я была в Молдове, было много дебатов о законе, предполагающем защитить от дискриминации беременных женщин при приеме на работу, людей с ограниченными возможностями, представителей сексуальных меньшинств. И были те, кто говорил мне: «В Молдове нет дискриминации». Конечно, ее нет, если нет закона, который определяет, что такое дискриминация, если нет никаких критериев для ее измерения.

Женщины, которые приходили в приют для жертв домашнего насилия, где я работала, получали юридическую поддержку в случае, если хотели развестись. Им помогали переехать. У одной женщины было четверо детей, и у самого младшего были серьезные проблемы со здоровьем. Но из-за того, что ее постоянно бил муж, она сама часто болела и не могла должным образом заботиться о своем ребенке. К тому же муж не давал ей денег, чтобы она могла обратиться к врачам. Первой нашей задачей было помочь ей восстановиться и поддержать морально. Показать ей, что она не обязана все это терпеть просто потому, что когда-то согласилась стать чьей-то женой. Что разводиться — это нормально, и в этом нет ничего стыдного. Помочь ей переехать, найти работу и самой зарабатывать и иметь, в том числе, возможность лечить младшего сына.

С обитателями приюта я общалась в те моменты, когда у них не было встреч с психологами или врачами. Чтобы они не сидели одни в комнате и не думали постоянно о своих проблемах. Мы гуляли, занимались какими-то поделками, разговаривали. Удивительно и страшно, сколько люди готовы терпеть насилие в принципе и домашнее, в частности. И думать, что это нормально, что так и должно быть, что быть избиваемым — норма жизни.

Не знаю, есть ли в Молдове организации, которые помогают мужчинам, которые стали жертвами домашнего насилия. Эта проблема еще более стигматизирована. В Англии есть несколько таких организаций, но мало кто из мужчин обращается за помощью. Им стыдно признаваться, что их бьет женщина. Даже если речь идет о психологическом насилии, сложно о нем говорить, если живешь в обществе, где принято считать это нормальным.

Для женщин приют был хорошей помощью. Он помогал встать на ноги, понять, что это не их вина, что так не должно быть. Если муж зол, многие женщины думают, что они сделали что-то не так. Их бьют, но они чувствуют свою вину и все прощают обидчикам. Это происходит из раза в раз, но они боятся говорить об этом. Стыдно. Так происходит со всеми. Полиция тоже не воспринимает эти ситуации всерьез. Но положение меняется. Над этим работают многие организации и проекты, зачастую финансируемые из-за границы.

Но и тут есть своя история. Даже в тех программах, где я участвовала, много коррупции: выделенные средства шли не туда, куда должны были. Это поразительная ситуация: я знаю, что ты берешь взятки и откаты, ты знаешь, что я об этом знаю, и ты все равно продолжаешь это делать. Многие организации, которые «привозят» волонтеров из Европы, получают большие деньги на проведение тренингов. И не проводят их. Например, в моей организации тренинг длился два дня. А запрос на оплату в головной офис они отправили такой, будто проводили тренинг десять дней. Молдову и волонтерские программы часто используют просто для отмывания денег.

В июле будет пять лет, как я в Молдове. Впервые мы с сестрой приехали сюда волонтерами много лет назад. Не сказать, что мне очень хотелось. Боялась, что буду всем обузой. Но уже примерно через неделю я знала: все решат, что я сошла с ума, но я не буду счастлива, если не вернусь сюда. В Монтане у меня была работа, дом, родители, глубокие корни. Но я вернулась домой и начала «упаковывать» свою жизнь: на все приготовления у меня ушло примерно полтора года. Тут надо сказать, что я рациональный человек, и не принимаю быстрых решений, основываясь на эмоциях. Поэтому, когда я объявила друзьям, что уезжаю в Молдову, они очень удивились. Но со временем все привыкли к этой мысли.

Я приехала из маленького городка, поэтому для меня Кишинев — почти мегаполис. Надо мной смеялись, когда я была в восторге от общественного транспорта. В Монтане его нет вообще: слишком мало людей и большие расстояния. Мне было трудно адаптироваться не столько к другой культуре, сколько к жизни в городе. А еще перед своим первым приездом я начиталась про трафик и смотрела на каждого с подозрением: не хочет ли он меня похитить?

Пока я еще не понимала румынский, часто казалось, что все очень злые и постоянно орут друг на друга. Когда начала что-то понимать, до меня дошло: вот этот мужчина просто предложил женщине присесть. А по тону это звучало, как команда. Пока я не понимала слов, многое воспринимала неправильно. В том числе шутки.

«Сколько тебе лет? А ты замужем?». Местные люди на самом деле очень добрые и гостеприимные, но это был первый диалог на румынском, в котором я стала настоящим экспертом. Часто спрашивали: «У тебя же здесь парень, да? Поэтому ты осталась? Или у тебя муж в Америке?». Мне за счастье была любая практика румынского. К тому же это почти, как дома. О том же самом меня постоянно спрашивали тетя и бабушка. Мне кажется, что на это не стоит обижаться. Нужно чувствовать общий тон и настроение. Понимать, что это не со зла, а от банальной привычки совать везде свой нос. Как в любом маленьком городе. Проблемы у меня тут были только с физическим личным пространством. Но теперь все в порядке: у меня больше нет такого понятия, и теперь я заставляю чувствовать себя неуютно родных, когда приезжаю в Америку.

Первые два года я работала волонтером в центре для девочек-подростков, оставшихся без родителей. Мы помогали им социализироваться и быть готовыми к самостоятельной жизни. Я не знаю всех их историй. Некоторых родители бросили в интернате. У одной девочки есть мама: она живет в Кишиневе, и сама отдала ее в интернат. Она рассказала, что родители бросили ее, и она поступила со своими детьми так же. Это для нее норма. Самое важное, что нужно было сделать — разорвать этот замкнутый круг, показать, что может и должно быть иначе. Нашей главной задачей было дать девочкам шанс, какую-то альтернативу. Со мной вместе там работала моя коллега Таня и ее муж. У него была еще одна работа, поэтому основная нагрузка была на нас, а он помогал. У нас там, можно сказать, процветал феминизм.

Все организации и компании, с которыми мне приходилось здесь работать, очень приветствовали гендерное равенство. Мне повезло в этом плане. Сейчас я преподаю английский язык в центре ILTC: наш директор — женщина, как и большинство преподавателей. Это было даже неожиданно, но пол никогда не становился проблемой. Хотя в целом, я заметила, здесь, например, вполне традиционное распределение ролей в семье. Женщина занимается готовкой и всей домашней работой, а мужчина обязательно готовит мясо. Но все-таки все зависит от конкретных людей. Пара, с которой я работала в приюте, — скорее, команда, и это приятно видеть.

Мне кажется, что в Молдове у женщин есть возможности быть теми, кем они хотят. В заданных экономических условиях, конечно. Во многом, это схоже с ситуацией в США: если ты хочешь что-то делать, препятствием, почти наверняка, станет не половая принадлежность, а что-нибудь другое. Конечно, работа занимает массу времени. И как пары с детьми справляются с распределением обязанностей, не представляю. Даже расспрашивала об этом своих коллег — мам, которые, как и я, работают допоздна. Сама я выросла на ранчо: с раннего детства мы с братом и сестрой работали вместе с родителями и поэтому много времени проводили вместе. И это было лучшее детство.

Здорово, что в Молдове декретный отпуск длится три года. В США — всего три месяца. Моя коллега в Америке ушла в декретный отпуск за неделю до родов. Родила, провела дома три месяца и снова вышла на работу. Ей приходилось нанимать няню, постоянно сцеживать грудное молоко. Это очень трудно. Думаю, мы уже видим или скоро увидим поколение, выросшее с нянями.

В Америке есть законы против дискриминации, но они не всегда работают. В стоматологической сфере, в которой я там работала, большинство гигиенистов — женщины. Но они выходят замуж, рожают детей и уходят. И дантисты вынуждены искать новых сотрудников. С возникающей здесь дискриминацией — «Не возьму тебя на работу, потому что ты через пару лет уйдешь» — бороться непросто. Думаю, в Молдове похожая ситуация.

Интеграция постепенно сказывается на Молдове. Я наблюдаю, что здесь уже намного больше людей говорят на английском. Многие мои студенты-подростки планируют учиться за границей, и некоторые хотят вернуться после этого домой. Несмотря ни на что, они хотят что-то делать в родной стране. Таких людей немного, конечно, и я прекрасно понимаю, почему. В Америке тоже есть проблемы. Но глубоко в нас есть вера в то, что мы живем в лучшей стране, и можем добиться всего, чего захотим. Это вырабатывалось поколениями. Здесь такого пока нет. Надеюсь, что однажды Молдова найдет себя и поймет, какой она хочет быть. Главное помнить, что это не происходит за ночь, и нужно терпение. И годы. Праотцы Америки не знали, какие преимущества даст нам то, что когда-то они чем-то жертвовали. Понятно, что это трудно, и зачастую все ждут сиюминутного успеха. Но это общемировая проблема, а не только Молдовы.

В 1993 году, на последнем курсе университета, мы с четырьмя друзьями создали компанию, чтобы продолжать работать вместе. Она называлась Pentalog и специализировалась на коммуникациях и IT-сервисе. В 1999 году мы впервые пришли в Румынию и начали быстро расти. К 2005 году открыли представительство в Молдове. К 2007 году в штате было порядка 200 человек в трех странах, и понадобилась более профессиональная реорганизация работы. И через год у меня начался «Pentalog-тур» по внедрению стандарта ISO 9001: я была ответственной за этот проект и проводила тренинги для персонала по новой системе. И однажды подумала: а что дальше? Мы должны будем руководить проектами, проводить тренинги для новых сотрудников, постоянно улучшать систему. Где для этого лучшее место? За границей. Так я оказалась в Молдове.

Впервые я побывала здесь в 2005 году: это была «экзотика». Другая история, очаровательные люди и приятный весенне-летний сезон. Еще тогда я подумала, что неплохо было бы пожить тут хотя бы пару лет. И вот, 28 декабря 2008 года, я упаковала вещи в машину и отправилась вместе с коллегой сначала в Яссы, а затем — в Кишинев.

Как только я начала здесь жить, открыла для себя другую реальность. Повсюду русский язык (тогда я еще не говорила ни на румынском, ни на русском). Люди не здороваются, даже сталкиваясь на лестнице лицом к лицу. Очень много патрульных и карабинеров на улицах. Кстати, зачем их столько? Конечно, это, может быть, и неплохо — дает ощущение безопасности. С другой стороны, много неоправданных штрафов. Наказывают за грязную машину и из-за «алкотеста», проведенного носом. На дорогах, кажется, никаких ограничений скорости. Вокруг советская архитектура и много-много деревьев. Это была совершенная другая атмосфера. И знакомая, и свежая. Напряженная и свободная. Романтика. Не могу сказать, что адаптация далась мне трудно. Я приехала в Молдову из собственного любопытства. Начала учить русский еще во время обучения в университете и поэтому понимала кириллическую графику, а по приезду сюда начала учить румынский. Теперь я бегло на нем говорю.

Кстати, до сих пор не понимаю, почему государственный румынский язык так мало продвигается. Конечно, я не глупа, и вижу, что здесь есть конфликт между проевропейскими и пророссийскими силами. Но для иностранца — это все равно проблема. Представьте, когда я пришла в первый раз в кино, там был только русский дубляж, и вообще не было субтитров. До сих пор некоторые фильмы показывают только на русском.

В целом, в отличие от Франции здесь сохранилась более традиционная культура: все женятся очень рано, но столь же рано и разводятся. В «западных» странах ты можешь просто жить с кем-то, не заводить детей вообще или заводить их без всякого «контракта». Отношение к этому меняется и в Молдове. Скорее всего, потому что многие часто бывают за границей.

Принципиально здесь отличается этикет. Люди редко здороваются друг с другом, особенно мужчины с женщинами. Я воспитана так: встретил кого-то, скажи «привет». А тут, если я здороваюсь с соседом, он смотрит на меня так, будто я с Луны.

В Молдове другой подход к детям. Здесь нет (или они не так развиты) учреждений для маленьких детей. Когда женщина беременеет, ты понимаешь, что она вернется на работу не раньше, чем через три года. Это беда и для работодателей, и для самих женщин. Многие мои коллеги признавались, что хотели бы вернуться из декрета раньше, но они не смогли решить проблему присмотра за ребенком. Получилось только у тех, у кого бабушки живут по соседству.

В целом мужчины и женщины работают в Молдове одинаково много. Молдаване очень трудолюбивы. Если говорить про лидерские позиции, то наш босс, например, женщина. В Pentalog вообще многие руководящие посты занимают женщины. Но, кажется, в этом плане мы — скорее, исключение в Молдове. Здесь все-таки больше руководителей-мужчин, даже при том, что женщин-управленцев тоже стало достаточно много. Степень уважительного отношения к ним зависит от конкретных людей. Наверное, большинство мужчин все еще думают, что только они могут управлять бизнесом. Но если они не заносчивы и не глупы, то, встретив женщин-лидеров, они понимают, что мы настолько же способны это делать, насколько и они.

Думаю, Молдова добьется успеха, если объединит европейские стандарты жизни с уважением к молдавской культуре. Последняя долгое время формировалась, в том числе, под влиянием русской. Нельзя стереть прошлое. Нужно учитывать его при строительстве будущего. И, кстати, не все европейские стандарты так уж хороши.

В Молдове главной проблемой остаются коррумпированные элиты. Глобализация, конечно, продолжается, но нужно помнить, прежде всего, о достойном уровне жизни. Деньги отбираются у простых людей, вынужденных жить в бедности. Средства, выделенные на развитие, оседают в нескольких карманах, и это ставит страну в безвыходное положение. Кроме того, мне кажется, нужно перестать призывать к объединению с Румынией: это только создает дополнительное напряжение на обоих берегах Прута. Молдове это явно не нужно: она и без того в сложной ситуации.